Золотая свирель - Страница 14

К оглавлению

— А драконы вечно жрут всякую дрянь, — буркнул грим. — Червей, селитру…

— Девственниц.

— Девственницы — это деликатес. Глупо переводить такую редкость на драконов.

— Кстати, — я наклонилась вперед. — А что ты знаешь про этого дракона? Про того, который на Стеклянной Башне.

— Дракон-то? Да в наследство от Короля Ножей остался. Вместе с кладом.

— От кого остался?

— От Короля Ножей. В Сумерках его Изгнанником называют. Слыхала, небось?

— Кое-что. Мало.

— Ясное дело, мало. Совсем забыть его рады бы, господа сумеречные. Только дела молчанием не изменишь, да и пямять крепка у Сумерек. На обиды особенно.

— Шут с ним, с Изгнанником. Ты про дракона мне расскажи. Кто-нибудь сторожил его до меня?

— Приятель наш общий там все время околачивался… Дай подумать… Нет, не припомню. У него самого и спроси.

— Амаргин мастер трепать языком о чем угодно, только не о том, что меня действительно интересует.

Может, он просто делает вид что знает. Поддерживает образ всеведающего мага. А на самом деле это тайна Королевы. Что ей какой-то человеческий колдун? Слуга — и все…

А я даже не слуга. Вообще никто. Выведи ее, Амаргин!

— В общем, ты тоже страж, — подытожил полуночный пес. — Страж дракона. В нашем полку прибыло. Это, между прочим, отметить надо!

— Что, кроме нас с тобой еще стражи есть?

— А то! С некоторыми водим дружбу. С некоторыми… хм… соблюдаем вооруженный нейтралитет. А ты новенькая, так что меня держись. Я тебе тут все покажу, расскажу, со всеми познакомлю…

Грим мне нравился все больше и больше. Он, конечно, демон, но живет не в Полночи, а тут, в серединном мире. Веселый. Приветливый. Рассуждает правильно. Это я понимаю — новичка надо сперва подготовить, объяснить что и как, а не бросать словно кутенка в запруду. Мол, выплывет — отлично, потонет — не слишком-то и жалко. А что демон — так демоны разные бывают. Это я уже поняла. В Сумерках их терпеть не могут, но Амаргин все же приучил меня сперва думать, а потом говорить «нет». И здесь не Сумерки.

К сожалению.

— Да уж, — проворчала я. — От Амаргина дождешься. У него семь пятниц на неделе. Где он, кстати?

— Леший ведает. К тебе, говорит, гостья. Развлекай. И потопал куда-то.

— Ну, я так и знала. Веришь, я ведь так и знала, что он заведет меня ночью на кладбище и бросит!

— Негодяй, — согласился пес.

— Он ведь обещал помочь мне вернуться на остров!

— Это что, сложность какая, вернуться?

— Сложность.

Я насупилась. Вспомнила — ничего он не обещал. Ловко уклонился от обещаний. Опять придется плыть… о, горе!

— И в чем сложность-то? — заинтересовался грим.

— Воды боюсь.

— Да ты что? — он снова привстал, раздвинул плечами крапиву и начал принюхиваться. — Хм, фмф… Вода. Ясно, вода. Твоя суть. Ты же воде посвящена, что ты ерунду городишь? Ты, наверное, вообще русалка. Ты жить под водою можешь.

— Я утопленница. Причем два раза.

— Ну вот! Я же говорю — вода твоя суть.

— Не могу! Я боюсь.

— Бред! — констатировал грим. — Все равно, что феникс боялся бы огня, потому что он, видите ли, в нем горел. Ну-ка расскажи про свои утопления.

— Да что там рассказывать…

А что рассказывать? Что я помню про первый раз?

(…больно — локти вывернуты за спину и притянуты один к другому. Кто-то крепко держит за плечи — почти не чувствую, просто знаю. Во рту комок тряпья, для верности прихваченный платком — чтобы не голосила. Голова раскалывается, лицо залеплено дрянью пополам с кровью. Левый глаз я таки проплакала, но дневной свет жжет хуже щелока, я моргаю, моргаю, но все равно ничего не вижу. Правый глаз то ли склеился, то ли заплыл. Внизу кто-то возится — «ноги вместе, паскуда! Ноги вместе!» — я опять не столько чувствую, сколько знаю: один за другим ложатся тугие витки веревки, накрепко приматывая юбку к бедрам. К коленям. К икрам. К щиколоткам.

Встряхиваю головой, наплевав на боль, из левого глаза что-то вытекает, и я прозреваю. Вижу воду. Зеленую мутную воду, пронизанную солнцем, слепящие блики и узкую коричневую полоску тени, повторяющую контуры причала. Тень, если присмотреться, вовсе не темная, она прозрачная, и сдержанно, тайно светится изнутри. Она уютна и прохладна, и не режет глаз.

За спиной молчит толпа. Теперь молчит, наоралась. Слушает. За спиной мужской ровный голос читает: "…исчезновение или гибель королевы Каланды посредством премерзкого колдовства… подвергается испытанию водою…" И другой голос, женский, сиплый от горя, перебивает его: "Где она, дрянь? Где моя Каланда?!"

Где моя Каланда? Имя колоколом отзывается в голове. Грудная клетка гудит как звонница, сердце металлическим билом шарахает в ребра. Каланда! Госпожа моя, золотой ангел, горькая моя королева…

Не убивайте меня! Я найду ее. Вы сами знаете — никто кроме меня не найдет. Если она еще жива… я найду. Найду!

Солнечная рябь мучает единственный зрячий глаз, пляшет в воздухе, забирается под ресницы. Зеленая река еще заперта морем и пахнет тиной. Голос за спиной умолкает. Я слышу, как вода плещет у свай, раскачивая шелковую бахрому тины. Я слышу шаги — быстрые. Более быстрые, чем мне бы хотелось. Запоздало поднимаю взгляд — на небо надо было смотреть! Молиться! Каяться!

Голос за спиной: "Да свершится…"

Один хватает за веревку, стягивающую локти, другой — за ноги. Тяжело раскачивают, лицом вниз. Все что вижу, становится плоским, утюжит зрение, отпечатываясь на обратной стороне век: раскаленные доски причала, пыльные сапоги, метущие их грязные волосы, сбоку — зеленая граница воды.

Короткий полет.

Черная клякса моей тени кошкой бросается снизу вверх и разрывает мне горло.)