Золотая свирель - Страница 208

208

Глаза… В черное небо карабкается солнце — тоже черное и блестящее как смола. Земля — прах и тлен, курганы сырого пепла, кости из кремня, паленое без доступа воздуха мясо, серая плесень, седой мех. Я вижу их насквозь — и полумертвую плоть земли, и клочковатую ее шкуру, и то и другое шевелится от паразитов. Стеклянисто поблескивают те, чья кровь холодна, их больше всего. Алые искры тепла разбросаны гораздо реже, но именно они привлекают взгляд. Маленькие бездымные очажки. Их хочется… проглотить.

Эрайн!

В ответ меня стискивает ледяной кулак. Двойной морской узел, удавьи петли, сокрушающее объятье дракона.

Я глохну и превращаюсь в слякоть.

Малыш молчит и правильно делает.

Я тоже молчу.

Прозевала врага — не вякай. Жди, пока он заснет. Сперва натешившись вдоволь.

«Безмозглая тварь, злоба и голод. Он только силу понимает». Малыш был прав. Сейчас это ясно как никогда. Попробуйте уговорить скалу не падать, когда ей вздумалось упасть.

Теперь скала упала, не раздавив меня только чудом. Или я оказалась слишком мелкой, чтобы меня давить? Скала расплещет человека в лужицу, но муравей может спастись.

Буду муравьем.

А дракон бежит по лесу. Он не слишком голоден, дракон. Вернее, он голоден, он всегда голоден, но может быть гораздо голоднее. Я гляжу его глазами — мир перевернут и изменен, узнаваем и неузнаваем, и слишком похож на продолжение сна. Как странно. Восприятие Эрайна отличается от моего, но восприятие дракона еще более чуждо.

Гррр! — холодный взгляд рептилии оборачивается ко мне, и я снова превращаюсь в кочку на ровном месте: даже имя Малыша сейчас произносить нельзя. Тварь раздражается. Тварь не желает его терпеть. Ненависть.

Холера, как Малыш с этим живет?

Он волшебник, ни чета мне. Ему хватает сил удерживать падающую скалу. Но когда скала все-таки падает, у парня вышибает дух. Он сейчас не просто молчит — он в беспамятстве. А я — муравей. И силенок моих хватает только подглядывать за драконом из крохотной муравьиной щелки. Была бы я посильнее — осталось бы от меня мокрое место.

Дракон остановился и зарычал. Бархатной теплой волной прокатился рык, из нижних, звериных легких в верхние, расправил грудь, подтянул брюхо — Арррррррррррр! — защекотал в горле, забился живой птицей в несомкнутых клыках. Ощущение было приятным. Дракон вдруг разинул пасть и выпустил птицу в небеса:

— Гггрррраааааууууууууу!

Покатилось, подпрыгивая, эхо. Ветер замер на мгновение, прислушиваясь — и кинулся играть с ним как с мячом. Дракон стоял на краю каменистого обрывчика, глядел на серый лес внизу и орал.

Просто орал в две пары могучих легких. От полноты чувств. От того, что вырвался на волю.

Обалдеть.

На коротенький, совсем коротенький промежуток времени мне захотелось поорать вместе с ним — так захватило это невероятное ликующее чувство свободы.

Впереди мелькнул огонек — дракон бросился в погоню. Вниз по склону, вспарывая белесый мокрый кустарник, топча розоватые пленки и седую паутину, затянувшую траву. Алый росчерк метался из стороны в сторону, оставляя тлеющий след, ни трава, ни кусты, ни неровности почвы не могли его укрыть. Какой-то зверек… заяц? Дракон прыгнул, извернувшись в воздухе длинным телом, когтистая лапа сшибла наземь огненного мотылька. Птичий его писк порадовал сердце. Черные мантикорьи руки схватили пушистый клубок, разломили как яблоко, одним глотком дракон втянул в себя золотой лучистый жар, пока тот не успел остыть.

Сладко!

Но мало.

— Гррррраааааууууууу! — рявкнул дракон, делясь с миром голодной радостью.

Еще хочу!

И я отчетливо поняла, что тоже хочу. Еще. Этого живого огня, сладчайшего нектара, от которого вспыхивает нутро. Крови хочу.

Высокое Небо! Да я тут озверею с ним. Одичаю. Стану людоедом. Хорошо Эр… Малышу, он ничего не чует. А мне как быть?

Дракон рысцой бежит вдоль холма, постепенно спускаясь. Трава вся седая от выступившей соли, и хрустит под лапами. На самом деле, это даже не трава. Это кристаллы, выросшие из земли, то ли иней, то ли, действительно, соль. Интересно, какова она на вкус?

Дракон останавливается, срывает пучок травы и отправляет его в рот. Жует жесткое и безвкусное, потом плюется.

Я потрясенно молчу. Я же не приказывала ему рвать траву, а тем более, ее есть. Мне просто стало любопытно…

Едем дальше.

Склон выравнивается, превращаясь в лощинку между холмов. По дну, среди похожих на клубки пыли деревьев, петляет бледная зеленоватая вена — ручей. На берегу ручья — россыпь алых угольков.

Друкон алчно нюхает воздух, шаркая по траве тяжелым хвостом. Грудь вбирает запахи, пасть переполняется слюной. Добыча!

Какая, к черту, добыча, Дракон! Это же стадо. Овцы, а вон те огоньки побольше — коровы. Чуть поодаль — собака… и еще одна… а тот двойной огонек — всадник. Мальчишка на кобыле.

Боже мой, мальчишка на кобыле! Дракон, пойдем отсюда. Это совсем не интересно. Какие-то вонючие козлы и бараны. Пойдем, зайцев половим.

Дракон, пригибаясь и прячась за кустами, начинает обходить стадо с подветренной стороны. В крови закипает возбуждение. Челюсти сжимаются, предвкушая сладость и жар, под языком горит от жажды. Живот подводит, так хочется горячего.

Стоять, Дракон! Стоять! Лежать! Фу! Отвернись хотя бы!..

Вы слышали, как пищат муравьи? Нет? Вот и дракон не слышит.

Припав к земле, он следит за неспешным приближением огонька. Огонек крупнее давешнего зайца и больше похож на огненный мячик. Овца щиплет траву и потихоньку подходит к нам. В рыжей ауре тепла проступают очертания тела: яснее всего кости, как раскаленные докрасна прутья в горне. Прозрачно-алые слои плоти богато расшиты золотом кровеносных сосудов, словно амалерский аксамит. Внутренности похожи на горсть рубинов, и в самом пекле сияет, ритмично содрогаясь, маленькое солнце. Живая драгоценность обернута бурым дымом шкуры.

208